Чем действительно поразительно интересна поэзия Бронислава Виногродского (если это можно назвать только поэзией, может быть — исследование смыслов? созданием смыслов? ведь смысл придает всему только человек), чем действительно интересна его поэзия, так это своей двойственностью, а точнее многомерностью микро- и макроуровней понимания. Кроме науки есть ведь еще множество других способов познания мира и искусство — одно из них, это тоже способ познания мира, только ненаучный (что не делает его менее ценным, конечно). То как пишет Виногродский, трудно вместить в прокрустово ложе определения «поэзия», мне больше нравится определение «исследование смыслов и знаков». Иногда его поэзия напоминает шкатулку с давно забытыми безделушками, которую ты открываешь много лет спустя и удивляешься незыблемости присутствия этих вещей (объектов) в какой-то своей.. субъективной реальности. Это момент удивления, это максимальное внимание к деталям, это вглядывание в суть мира, человеческого, нечеловеческого, зачеловеческого смысла, взгляд в микроскоп.
Иранские орнаменты. Какая одновременно простая и сложная анфилада трудноуловимых смыслов.
Его поэзия очень камерна, но без удушающего ограничения стилем или какими-то правилами и границами, а в ней присутствует камерность как любовь к малому в большом (как «в капле воды отражается весь океан»). И тут же, в следующей строке следует речевой оборот, который из микрокосмоса переносит тебя мгновенно в макрокосмос, из малого пространства внимания в большие и открытые смысловые измерения (если их можно измерить и взвесить, конечно)… и вот уже перед вами не маленькая шкатулка, над которой мы склонились, чтобы рассмотреть в деталях какие-то вещи, значимые для нашего сердца, ума, а то и праздного любопытства, всё вдруг раздается влёт, и вширь открывается большая перспектива, перед вами равнины, океаны, огромные пространства для исследования — или просто удивления, изумления по поводу их существования. Иногда эти смыслы нанизываются словно бусы на нитки и ты видишь в них логику и последовательность, но тут же автор ворошит руками и смешивает все бусинки разных цветов и предназначений вместе. И смотрит лукавым и хитрым взглядом на тебя, взглядом то ли мудреца, то ли ребенка: «Ну что, разобрался?» И улыбается. И ты улыбаешься вместе с ним, потому что это действительно смешно.
Другая же сторона в его путешествиях духа — это их бескрайность, которая иногда восхищает, а порою напоминает пробирающее до дрожи описание Джозефом Конрадом эпизода ночного шторма в южных широтах (в «Зеркале морей»). Конрад ходил на паруснике (в 19-м веке, с грузом из Австралии в Англию, этот парусник скорее всего был тогда единственным кораблем на несколько тысяч квадратных миль, когда они огибали с юга Африку, чтобы выйти в Атлантический океан) — то есть в случае кораблекрушения спасение для них было просто невозможно. Конрад описывал самое страшное видение, которое ему, как моряку, довелось воочию увидеть и пережить во время ночной вахты: свирепый восьмибалльный шторм в пустоте ночных бесконечных морей. Когда он описывает «безумную Луну», которая освещала судно, которая словно выглядывала из-за облаков в 8-балльный шторм чудовищной силы, словно преступник, который решил убедиться, что парусник еще жив и его мачты еще не сломались… Когда полуживой от страха моряк, привязав себя веревками к палубе корабля на всю свою одинокую вахту, который швыряло волнами вверх и вниз, привязав, чтобы его не смыло в ревущий вокруг черный ночной океан, смотрит на то, как ветер и волны гонят это бесконечно маленькое судно посреди бесконечности океана куда-то вперед среди гигантских валунов воды и всё что он видит вокруг себя — только бесконечный черный и пустой горизонт в лунном свете и понимает, что каждую минуту вся команда может погибнуть волей случая, то вот такой же эффект оказывают некоторые исследования Виногородского, которому, как и настоящему исследователю нет дела до того, нравится нам это знание или нет, уютно ли нам в этом маленьком мирке или нет.
Он показывает нам в том числе и большие пространства, и большие взаимосвязи, где человек чувствует себя примерно также, как моряк привязавший себя к палубе стремительно несущегося парусника, чтобы его не выбросило в бушующее море. После некоторых его откровений хочется прикрыть глаза и встряхнуть головой. Но так бывает редко, когда он касается этих смыслов — на их границе с чем-то еще не охваченным нашим рацио (если это когда-нибудь вообще сможет быть охвачено таким довольно-таки ограниченным инструментом, как рацио), большая же часть его стихов — это очень неспешное и спокойное всматривание одновременно сразу в три времени: прошлое, настоящее и будущее, в причудливую игру теней на ветру, причем таким образом, что сетка координат начинает качаться под ногами здравого смысла и вы начинаете сомневаться — а точно ли прошлое «позади», может быть все эти времена одна большая условность и это ваше будущее позади вас, а ваше прошлое «впереди»? Чувствуете, как над мачтами свистит ветер, который хочет оторвать вас от «реальности» (кстати, что это такое — реальность? объяснил бы кто..) — вот это эффект от стихов Виногродского.
Илья Васильев
Стихи Бронислава Виногродского (как пример):
На выбор есть
любое вещество,
и странствия
позволены любые,
но я, превозмогая естество,
в тех областях,
где облака клубились
времён прошедших
судеб золотых,
пронёсшихся в мгновение по миру,
не прохожу,
а всё склоняюсь к мигу,
где я сейчас дышу.
А миг притих
под взглядом.
Он так робок этот миг,
и с ним слепить ты можешь,
что угодно,
лишь не касаясь части
той подводной,
которая и тянет и томит.
Здесь ты решиться должен
и нырнуть
в иные времена,
где нет ни правил,
ни знаний тех,
что так близки к отраве,
в них проросли понятий семена,
и не дают ни скрыться,
ни уйти,
утрачен шанс,
случайность испарилась,
на небе нет ни карты, ни пути,
а всё что было,
вылилось и слилось
в единый отблеск
всех времён и дней,
мне здесь просторно, сладко
и уютно,
и я не жду оказии попутной,
чтоб вынырнуть в другом
знакомом сне.
***
Связано знанием общее месиво
в неразделимом движении творчества
кажется тонким узор человеческий
в облике вечности
в знаках узорчатых
через сплетенье сетей в точках зрения
видят глаза то что сетью не поймано
и под углами других сквозь течение
катится вещее через застойное
вещи веками вещают о вечности
мы зраком мрак прозреваем незрелые
переходя в ипостась человечности
из не успевших становимся спелыми
песнями поим полёты и птицами
уподобляем потуги на творчество
рыбы в глубинах
огромными спицами
крутят колеса прозрений узорчатых
